«И как бы мы ни говорили о том, что НПО – равноправный партнер, на практике это сложно делать, потому что доноры все равно больше диктуют свои условия», — сказала в интервью ВРС Максуда Айтиева, исполнительный директор Ошского ресурсного центра СМИ.
ВРС: На что доноры должны обращать внимание в медиасфере?
Максуда Айтиева: Я бы хотела, чтобы они уделяли внимание поддержке существующих институтов в плане обучения журналистов. Потому что сколько бы доноры ни вкладывались, не получается менять качество образования, качество подготовки журналистов в вузах. Мне кажется, нужны краткосрочные школы, где они смогут пройти практику и обучение перед тем, как пойти работать в СМИ. Потому что СМИ сами не обучают, и студентам, выпускникам вузов очень сложно интегрироваться в журналистское сообщество, и они уходят в другую сферу.
Поскольку, как я говорила ранее, на юге сейчас большой отток людей, нужно как можно больше обучать журналистов, молодых, немолодых, чтобы было больше пишущих людей. Это сейчас остро ощущается. Мне кажется, что доноры должны уделять внимание образовательной программе медиаорганизаций, которые обучают журналистов, чтобы у них была система обучения журналистов. То есть не разовое приглашение тренеров и так далее. Если раз провели тренинг — это должно остаться, адаптироваться, дальше распространятся и дальше развиваться.
Это можно увидеть на примере нашего центра. Мы работаем с 1996 года. Если поднять документы, мы проводили большое количество тренингов. Но тренинг прошел, и про него забыли, редакции не поддерживают это. Если человек приходит в редакцию, его ждет обычная среда, и его навыки не используются на практике, журналист берет с собой минимальные вещи. А в нашем центре про этот тренинг забыли, его не развивали, он не ложился в образовательную базу центра. Мы не делаем никаких методических книг, у нас нет дистанционной программы обучения, это все разовое — получается, что в никуда. А этот опыт должен накапливаться, наращиваться, и журналисты должны его получать регулярно.
Должно быть практическое обучение, когда журналист начинает работать. Также необходимо, чтобы методика преподавания оставалась у нас, чтобы наращивался потенциал местных тренеров. Потому что, когда приходит донор, мы каждый раз приглашаем новых тренеров или одних и тех же, но с тем же тренингом. То есть какой-то системы, взаимопередачи полученной информации нет.
Я бы хотела подчеркнуть еще один момент — это фонд поддержки журналистской работы. Сейчас в основном работают государственные СМИ, очень немного частных, особенно на юге. У них узкий контент, и много социальных проблем остается за пределами редакции. Редакции не поддерживают производство материалов на социальные темы, о детях, о незащищенных слоях. К тому же редакции не платят командировочных, не выделяют машины, не выделяют время, чтобы журналисты ездили и писали о таких людях и таких проблемах. В основном пишут о том, кто приехал, кто уехал, где какое собрание прошло, очень много официального. Нужен фонд поддержки тех журналистов, кто будет писать именно на те темы, которые остаются за пределами интересов редакций. Если редакция не поддерживает, журналист не может делать такой материал сам, сидя дома.
ВРС: Какие плюсы и минусы вы видите в работе донорских организаций у нас в стране?
Максуда Айтиева: По своему опыту могу сказать, что у нас есть момент, когда доноры не учитывают наше мнение. Например, нам интересно, мы хотим работать по правам человека, мы идем на это. Но доноры всегда диктуют нам правила, вплоть до того, какого тренера надо приглашать. Они не считаются с местным законодательством. Допустим, у нас в бюджете прописано оплатить тренеру за обучение 50 евро в день, и еще предполагаются налоги. Человек приходит без патента, он рассчитывает на 50 евро; мы покупаем патент на него и платим ему не 50 евро, а 40, тут возникает проблема. И некоторые доноры всегда на стороне тренера, они требуют, чтобы мы выплатили всю сумму, указанную в бюджете. То есть именно законодательство, бухгалтерия, финансовая документация, налоги и так далее не учитываются. Например, много доноров, которые говорят, что не выплачивают налоги в Социальный фонд, мол, все это включайте в зарплату. У нас доноры платят, максимум, 100 долларов сотрудникам, которые реализуют этот проект. Они не платят за то, что человек — директор в офисе и тому подобное, они платят за то, что мы что-то делаем в этих проектах, и то, если зарплата больше 100-150 долларов, доноры считают, что это много, причем налоги входят туда же. Поэтому сейчас идет отток из-за того, что в каких-то компаниях людей ценят и им платят больше, а в нашей сфере мы теряем специалистов, потому что мы не можем платить зарплату, которая позволит им нормально жить.
Кроме того, доноры сильно лоббируют свои интересы. Я понимаю, что они финансируют свои интересы в первую очередь, но когда дело касается организационных моментов, они тоже начинают вклиниваться и поправлять нас. Хотя они же на свои деньги предпринимают действия по отношению к людям, которые живут здесь, а мы — институты, которые делают эту работу. Мне кажется, они должны учитывать наше мнение, как лучше работать в нашей среде, что больше нужно нашим людям, куда сейчас нужно больше вкладывать, чтобы журналистика была сильнее и всестороннее, и люди знали, что происходит.
Мы можем это сказать как пожелание. Потому что есть доноры-подписанты Парижской декларации, в этом случае мы можем давить на какие-то их обязательства.
Что касается положительных сторон — это то, что если доноры идут к нам с ресурсами, мы рассматриваем это как возможность. Мы четко понимаем, что у каждого донора есть своя миссия, свои интересы, но мы это рассматриваем как возможность, поскольку НПО работают только на грантовые средства, других источников у нас нет. Членские взносы – это мизер, они не могут обеспечивать работу офиса.
Мы испытываем определенные сложности, когда начинаем говорить о том, как мы можем работать вместе. Например, наш центр разрабатывает целую программу того, что мы хотим делать. Очень сложно найти донора, который согласился бы найти ту нишу в нашей программе, которая им интересна. То есть каждый из доноров рассматривает свой проект, тем самым они раздробляют нас на проектную деятельность, а не на программную. Хотя, я думаю, что было бы правильно, если бы они рассматривали все в рамках нашей программы и говорили, какие направления им интересны.
Взаимоотношения у нас складываются очень сложно. И как бы мы ни говорили о том, что НПО – равноправный партнер, на практике это сложно делать, потому что доноры все равно больше диктуют свои условия. Иногда мы вынуждены с этим соглашаться, потому что работу нужно продвигать, и когда мы обговариваем с ними какие-то принципиальные вопросы, мы вынуждены в большей степени идти на уступки.
Но бывают случаи, когда мы можем убедить их, как нужно правильно сделать. Есть доноры, которые с нами считаются, которые могут помочь. Опять-таки доноры разные. Но в целом, мне кажется, культура построения взаимоотношений между донорскими организациями и НПО у нас не сформировалась, и многие НПО находятся в позиции просителя. Может быть, иногда проблема больше в нас самих. Могу сказать, что мы в течение двух лет разрабатывали, продвигали проект, а когда его запустили, центральный руководящий орган посчитал, что мы не компетентны продвигать этот проект, и за нашей спиной шли переговоры с другими медиацентрами, которые говорили, что смогут сделать этот проект.
Есть доноры, которые говорят, что не оплачивают аренду, не выплачивают заработную плату, но они хотят получать объем работы. А кто этот объем будет делать? Они должны четко понимать, что у НПО нет фондов, из которых мы могли выплачивать зарплату сотрудникам. Доноры создают такие условия, когда НПО начинают играть с цифрами, они все равно из какой-то статьи вытаскивают заработную плату, иначе люди не будут работать.
Я пять лет работаю в Ошском ресурсном центре, и уже три раза отказывалась от проектов, потому что там не было фонда заработной платы. Да, эти проекты нужны журналистам, это работает на нашу миссию, но я не могу заставлять людей работать бесплатно.
Мы в год реализуем, максимум, один — два проекта. Это не потому, что у нас не хватает фантазии, не потому, что нам больше нечем заниматься, не потому, что у нас нет людей, а потому, что мы не договорились. Мы работаем только с теми, с кем мы можем пойти на уступки в пределах разумного.
URL: http://bpc.kg/news/13170-05-04-11
